Стиль
Впечатления Библиотерапия: как мне помогает литература. 7 непридуманных историй
Стиль
Впечатления Библиотерапия: как мне помогает литература. 7 непридуманных историй
Впечатления

Библиотерапия: как мне помогает литература. 7 непридуманных историй

Библиотерапия: как мне помогает литература. 7 непридуманных историй
Чтение специально подобранной литературы — один из методов психотерапевтического лечения. В то же время и без специальных назначений можно сделать книги источником душевных сил для восстановления и налаживания жизни.

Лиза Жукова, проджект-менеджер

Библиотерапия: как мне помогает литература. 7 непридуманных историй

Я очень рано стала мамой. Старшая дочь родилась, когда я оканчивала первый курс, еще через пару лет появилась младшая. Я работала, тусовалась и старалась делать вид, что ничего особенного не происходит, просто мне 24, а рядом два классных младенца. Через некоторое время я перестала понимать, что делаю и зачем, и провела следующие несколько лет, безуспешно пытаясь встроить материнство в свою жизнь то так, то эдак. Компромисс нашелся только недавно, когда позади остались развод, эмиграция, период самопожертвования и еще миллион всего. Смешно, что символом здорового отношения к жизни для меня стала не условная Эрин Брокович, а Астрид Линдгрен, чью биографию я прочла два года назад и с тех пор регулярно перечитываю, решив, что отныне Линдгрен — моя энциклопедия самых важных вообще в жизни вещей.

«Этот день и есть жизнь» Йенса Андерсена — очень подробная биография Линдгрен, где главное — цитаты из ее писем и дневников. Счастливое детство на хуторе, сложная юность, рождение внебрачного сына, который провел в приемной семье первые несколько лет жизни, пока Линдгрен не сумела его забрать. Голод, бедность, годы счастливого замужества и годы разочарования, работа в разведке во время войны, первые опыты с текстами и, наконец, очень много книг, очень большая слава и в финале жизни — 20 лет успешного политического активизма. Если внимательно читать биографию, за каждым безумным поворотом сюжета оказывается очень реальная и человечная Линдгрен с рефлексией о самом важном. В детстве моей самой любимой книжкой в мире был роман Линдгрен «Мы — на острове Сальткрока» — смешной, каникулярный, летний и откровенно матриархальный. Я бы мечтала жить так, чтобы легко и талантливо резвиться, как это при желании умела Линдгрен, оставаясь внутри прежней стальной закалки крестьянского хутора. Вообще каждый раз, когда я заглядываю в жизнь Линдгрен, моя собственная жизнь становится немного понятнее: я сразу вспоминаю, что шелуха, а что важно, как нужно себя вести и как лучше воспитывать детей.

Старый паспорт Астрид Эриксон с многочисленными синими и красными печатями датской таможни за 1926–1930 годы рассказывает свою историю — историю скандинавского челнока. Этот документ свидетельствует о том, что мать Ларса Блумберга за три года проделала неближний путь из Стокгольма в Копенгаген и обратно от двенадцати до пятнадцати раз. Часто она выезжала самым дешевым ночным поездом, уходившим в пятницу; билет в оба конца стоил 50 крон, и всю ночь приходилось сидеть. Утром она приезжала на Центральный вокзал Копенгагена, запрыгивала в трамвай до Брёнсхой и входила в калитку Виллы Стевнс еще до полудня. На почти непрерывное общение с Лассе оставались сутки: чтобы в понедельник утром выйти на работу в Стокгольме, Астрид приходилось уезжать из Копенгагена рано вечером в воскресенье. Эти визиты выходного дня были такими насыщенными, делилась Астрид Линдгрен в 1976–1977 годах в заметках для Маргареты Стрёмстедт, «что Лассе потом целую неделю спал сутками напролет».

Двадцать четыре или двадцать пять часов общения сначала каждый второй, а затем каждый третий — пятый месяц в течение трех лет — вроде бы не много, но в океане тоски эти единичные поездки были драгоценными каплями. В те годы Астрид не могла быть для Лассе настоящей матерью, но благодаря поездкам в Копенгаген, в том числе длительным, на Пасху и в летний отпуск, у мальчика складывался образ «мамы» — процесс, который тетя Стевенс и Карл старались стимулировать и по доброте своей рассказывали маме Лассе в ежемесячных письмах о физическом и психическом развитии Лассе.

Йенс Андерсен, «Астрид Линдгрен. Этот день и есть жизнь»

Клара Саева, руководитель отдела в рекламном холдинге

Библиотерапия: как мне помогает литература. 7 непридуманных историй

Несколько лет назад у моей мамы диагностировали рассеянный склероз. Первое время все было не так уж и плохо. Мама отказалась переезжать в Москву, пила горстями таблетки, могла обслуживать себя сама, а по дому ей помогала приходящая женщина. В начале 2018 года все резко ухудшилось. Раз в две недели я приезжала на три-четыре дня, чтобы дать сиделке выходные и побыть с мамой. Шаг за шагом наша маленькая семья спускалась в ад. Я разрывалась между двумя городами. В Москве работала до полуночи, лишь бы не думать, почему я здесь, а моя умирающая мама — в другом месте. А в Острогожске круглосуточно дежурила рядом с ней.

Я поняла, что самое страшное, — это не война с районными поликлиниками, не умение менять три раза в день подгузник взрослому обездвиженному человеку, не физическая тотальная усталость. Страшно — это когда мама не может уснуть. А она почти не спала и все время плакала, не имея возможности даже вытереть себе слезы. В эти дни у меня был только один час, когда она успокаивалась. В этот час я хотела вернуться на 25 лет назад: все здоровы, все почти счастливы, я могу валяться целый день во дворе собственного дома на раскладушке и загорать с книжкой в руке. Мне катастрофически нужно было сбежать в этот солнечный двор хотя бы на 60 минут в день.

И я нашла выход — через домашнюю библиотеку. Схватила Фенимора Купера. Наверное, потому, что посчитала: это что-то подростковое, что-то наивное, что-то, что заставит меня почувствовать себя тем самым мечтательным ребенком. Без страстей, без надрыва, без всякой «достоевщины» и без жуткой реальности в соседней комнате. Я не знаю, как так получилось, но в этот страшный год, когда по чуть-чуть умирала моя мама, я так же по чуть-чуть читала книги о знаменитом Натти Бампо, он же Зверобой, он же Следопыт, он же Соколиный Глаз и Кожаный Чулок. В общем-то, я вместе с ним вставала на тропу войны, кидала мысленные томагавки во вполне реальных врагов, переносилась из этого мира на берега Гудзона и Онтарио, гоняла по прериям и с пафосом сравнивала свою маленькую несчастную жизнь с очень непростой историей покорения континента. Я хотела читать, как бы не читая: убить время и мысли в голове. Но каждый раз, открыв книгу, увлекалась. А когда счастливый час заканчивался, шла к маме и пересказывала ей главу. И минут на десять ее тоже захватывала вся эта эпопея об индейцах и американских пионерах.

Незадолго до того самого дня в ноябре она мне сказала: «Обязательно забери все книги в Москву». Не знаю, как-то нелепо получается, но мне до сих пор кажется, что все то время мы были не одни, а с толпой выдуманных 200 лет назад героев. Может быть, тогда только они и были реальностью для нас.

— Я считаю краснокожих такими же людьми, как мы с тобой, Непоседа. У них свои природные наклонности и своя религия, но в конце концов не в этом дело, и каждого надо судить по его поступкам, а не по цвету его кожи.

— Все это чепуха, которую никто не станет слушать в этих краях, где еще не успели поселиться моравские братья. Человека делает человеком кожа. Это бесспорно. А то как бы люди могли судить друг о друге? Все живое облечено в кожу, для того чтобы, поглядев внимательно, можно было бы сразу понять, с кем имеешь дело: со зверем или с человеком. По шкуре ты всегда отличишь медведя от кабана и серую белку от черной.

— Правда, Непоседа, — сказал товарищ, оглядываясь и улыбаясь, — и, однако, обе они — белки.

— Этого никто не отрицает. Но ты же не скажешь, что и краснокожий и белый — индейцы.

— Нет, но я скажу, что они люди. Люди отличаются друг от друга цветом кожи, у них разные нравы и обычаи, но, в общем, природа у всех одинакова. У каждого человека есть душа.

Фенимор Купер, «Зверобой, или Первая тропа войны»

Анна Зябрева, психоаналитический психотерапевт

Библиотерапия: как мне помогает литература. 7 непридуманных историй

Есть книги, к которым я возвращаюсь снова и снова, не уставая. Главная из них, бесспорно, «Анна Каренина», которую я годами перечитываю раз за разом. Причем, естественно, на разных этапах я читаю совсем разные книги.

В последние годы я провела много времени в поездах, навещая болеющих и уходящих членов семьи. И за это время этот текст для меня стал еще более значимым. У этой привязанности есть несколько предпосылок: в детстве я много времени проводила в Ясной Поляне, с Толстыми связана история (и до революции, и после создания музея-усадьбы) нескольких поколений моей семьи, весь корпус толстовских текстов и толстоведение для меня особая «домашняя» тема. Мое первое образование — русское отделение филфака МГУ, но любовь к «Анне Карениной» настолько ранняя, что едва ли на нее как-то повлияли годы учебы.

Словом, мне сложно сказать, сколько именно раз я перечитывала «Анну Каренину», и я неизменно поражаюсь возможности увидеть в ней совсем разные тексты и смыслы. Какие-то моменты — роды Кити в первую очередь — всегда трогают меня до слез.

Но самые терапевтичные для меня главы — про лето в Покровском, варку варенья на террасе, простые разговоры близких людей, роскошь нормальной жизни.

И когда я думаю про эти часы в поездах по пути в больницы и обратно, я думаю и о том, что со мной всегда была книга. И в самые сложные периоды эти летние главы «Анны Карениной» были совершенно безотказным средством помощи и большой поддержкой, потому что все они — надежда, радость, жизнь и свет.

На террасе собралось все женское общество. Они и вообще любили сидеть там после обеда, но нынче там было еще и дело. Кроме шитья распашонок и вязанья свивальников, которым все были заняты, нынче там варилось варенье по новой для Агафьи Михайловны методе, без прибавления воды. Кити вводила эту новую методу, употреблявшуюся у них дома. Агафья Михайловна, которой прежде было поручено это дело, считая, что то, что делалось в доме Левиных, не могло быть дурно, все-таки налила воды в клубнику и землянику, утверждая, что это невозможно иначе; она была уличена в этом, и теперь варилась малина при всех, и Агафья Михайловна должна была быть приведена к убеждению, что и без воды варенье выйдет хорошо. <…>

— Я сделаю, — сказала Долли и, встав, осторожно стала водить ложкой по пенящемуся сахару, изредка, чтоб отлепить от ложки приставшее к ней, постукивая ею по тарелке, покрытой уже разноцветными, желто-розовыми, с подтекающими кровяным сиропом, пенками. «Как они будут это лизать с чаем!» — думала она о своих детях, вспоминая, как она сама, бывши ребенком, удивлялась, что большие не едят самого лучшего — пенок.

Лев Толстой, «Анна Каренина»

Анна Родина, lifestyle-редактор журнала Salt Mag

Библиотерапия: как мне помогает литература. 7 непридуманных историй

Приближение очередного эпизода депрессии я всегда чувствую. Нет, меня не накрывает, мир не становится серым, я могу выбираться по утрам из кровати (моменты, когда уже не могу, приходят позже, если не поймать себя вовремя и не отвести к доктору). А на ранней стадии понять, что что-то сломалось, можно так: у меня пропадает любопытство.

Я перестаю слушать, смотреть и читать новое. Вышел сезон любимого сериала или новый роман Ю Несбё — а я не могу осилить ни одной серии и прочесть ни строчки. Не могу посмотреть даже свежий клип. Помню, как муж хотел показать мне какое-то новое видео, а я заплакала: «Пожалуйста, не заставляй меня».

В такие моменты я ищу безопасное место — и, как правило, нахожу в прошлом: в том, что я уже видела, слушала или читала. «Доктор Хаус», ранние альбомы Мадонны, «Time» Pink Floyd — разум ищет место, где не нужно тратить силы на то, чтобы решать, что делать со своей жизнью. Однажды я неделю гоняла по кругу песни группы «На-На» из ранних 90-х — мне не надоедало, мне было легче.

И книги. В 2017-м, когда мне впервые диагностировали депрессию, я перечитывала все, что читала в юности. Добралась до «Американских богов» Нила Геймана — специально ходила за ней в книжный, чтобы потом забраться под одеяло и выключить себя из этой реальности (и включить в ту, в начале нулевых, когда впервые прочла эту книгу). Читала и представляла, что Тень — это я.

Я человек, который восстанавливает свою жизнь. Позже, уже во втором депрессивном эпизоде, я вывела для себя это правило помощи самой себе: восстанавливать что-то, что у тебя уже было, гораздо проще, чем начинать новое. Сделать грязную посуду чистой. Развесить высушенные вещи. Собирать реальность по кусочкам, как пазл: ничего нового, просто делать ее такой же, какой она была до депрессии.

У всех казино есть один секрет, они его хранят, никому не выдают и очень им дорожат. Это их величайшая тайна. На самом деле большинство людей играют вовсе не для того, чтобы выиграть какую-то сумму денег, хотя именно об этом горланит реклама, именно это навязывает вам кино, именно об этом вы грезите в потаенных мечтах. Это всего лишь маленькая заманчивая ложь, которая заставляет вас войти в огромные, всегда распахнутые и гостеприимные двери.

Секрет прост: люди играют, чтобы проигрывать. Они приходят в казино ради того, чтобы на несколько мгновений почувствовать, что они на самом деле живы, чтобы закружиться в колесе фортуны, чтобы раскрыться — как раскрываются карты; чтобы пропасть — вместе с монетой, ныряющей в щель автомата. Люди могут хвастать удачной игрой, деньгами, выигранными в казино, но в глубине души они ценят те мгновения, когда проигрывают. В каком-то смысле это жертвоприношение.

Нил Гейман, «Американские боги»

Это работает не только с казино: тебе больно, ты проиграла, заболела, упустила, сделала все, что могла (или думала, что сделала), но одно неверное движение — или два — и все вылетело в трубу. Но ты все еще жива и будешь жива. Все пройдет. Потом ты обязательно выиграешь.

Дина Ключарева, журналист, копирайтер

Библиотерапия: как мне помогает литература. 7 непридуманных историй

Десять лет назад, в предпоследний месяц беременности, муж подарил мне электронную книгу — мой личный спасательный круг, как выяснилось позже. Когда родилась первая дочь, я ощутила себя в заточении. Вольготная жизнь с вечеринками, прогулками по паркам и спонтанными встречами с друзьями в одночасье превратилась в жестко регламентированный график из кормлений, смены подгузников и бесконечного укачивания. Сил не хватало даже на то, чтобы умыться, что уж говорить о выходах в город ради кофе с подружками. Собраться куда-то с маленьким ребенком и выйти — это настоящий подвиг для неопытной матери, и все, у кого есть дети, об этом прекрасно знают. Поэтому постепенно мои реальные друзья сменились книжными. Это были джентльмены из Пиквикского клуба Диккенса, Бекки Шарп из «Ярмарки тщеславия», Анна Каренина, чьи терзания можно по-настоящему оценить, только проведя некоторое время в браке. Я наверстывала всю упущенную с момента брошенного на втором курсе филфака литературу, и она меня спасала — погружала в иной мир, без пеленок и подтекающего молока, помогала коротать часы и дни в ожидании, когда ребенок подрастет и жизнь станет легче.

Ребенок вырос — любовь к литературе никуда не делась. Я читаю по 80–100 книг в год, пишу о них в разные издания, о самом интересном рассказываю в своем канале о книгах и в собственном маленьком закрытом читательском клубе для подружек. Теперь все наоборот: книги помогают мне заводить реальных друзей — среди таких же молодых мам, писательниц, редакторов и издателей. Я не могу назвать любимой какую-то одну книгу — каждая приходит в свой период жизни и резонирует с тем, что волнует именно в тот момент. Два года назад во время обострения тревожного расстройства я не могла ничего делать — так было плохо. В руки попалась «Маленькая жизнь» Ханьи Янагихары — тот еще вариант обнадеживающего чтения (одна из подруг, которой я ее посоветовала, перестала спрашивать меня про книги после того, как прорыдала над «Маленькой жизнью» неделю и так ее и не дочитала). Но в тот период Джуд, Виллем, Джей-Би и Малкольм, надломленные каждый по-своему, стали моей личной группой поддержки. Я ездила в метро сдавать анализы и ходила советоваться с врачами, и эти четверо парней сопровождали меня на каждом шагу, всегда были рядом и помогали переключаться с тягостных мыслей. До сих пор «Маленькая жизнь» — это единственная книга, которую мне хочется перечитывать, мой личный оракул, который дает ответы на большинство волнующих меня вопросов.

 

Мне никогда не казалось — тебе, я знаю, тоже не кажется, — что любовь к ребенку выше, осмысленнее, значительнее, важнее любой другой. Мне так не казалось ни до Джейкоба, ни после. Но это особенная любовь, потому что в ее основе не физическое влечение, не удовольствие, не интеллект, а страх. Ты не знаешь страха, пока у тебя нет детей, и, может быть, именно это заставляет нас считать такую любовь более величественной, потому что страх придает ей величие. Каждый день ты просыпаешься не с мыслью «Я люблю его», а с мыслью «Как он там?». Мир в одночасье преображается в вереницу ужасов. Я держал его на руках, стоя перед светофором на переходе, и думал: как абсурдно считать, что мой ребенок, любой ребенок может выжить в этой жизни. Такой исход казался столь же невероятным, как выживание какой-нибудь поздней весенней бабочки — знаешь, такие маленькие, белые, — которых мне иногда доводилось видеть в неверном воздухе, вечно в нескольких миллиметрах от столкновения с лобовым стеклом.

Я скажу тебе, какие еще две истины мне открылись. Во-первых, не важно, сколько лет ребенку, не важно, когда и как он стал твоим. Как только ты назвал кого-то своим ребенком, что-то меняется, и все, что тебе в нем раньше нравилось, все твои прежние чувства к нему теперь в первую очередь окрашиваются страхом. Это не про биологию, это нечто большее — когда страстно хочешь не столько обеспечить выживание своего генетического кода, сколько доказать свою несокрушимость перед лицом уловок и нападок вселенной, победить те силы, которые хотят уничтожить твое.

Ханья Янагихара, «Маленькая жизнь»

Мария Смирнова

Библиотерапия: как мне помогает литература. 7 непридуманных историй

Учитывая, что чтение с детства было моим любимым занятием, а по профессии я литературовед, будет проще перечислить ситуации, в которых книги как помощники казались мне бессильными, а не наоборот. В программировании есть психологический метод решения задач, который называется Rubber duck debugging: человек ставит на стол резинового утенка (ну или просто представляет его) и, когда возникает сложный рабочий вопрос, задает его игрушке, максимально четко сформулировав, в чем заключается проблема. Считается, что таким образом получается быстрее упорядочить мысли и справиться с тревогой.

В свою очередь, для меня привычно адресовать свои переживания книгам, которые, в отличие от условной резиновой утки, способны не просто слушать, а еще и давать ответы на вопросы. Последних у меня к жизни, как правило, много, и они разные. Например, пять лет назад я уехала из России, и хотя в целом я вполне довольна тем, как мне удалось устроиться на новом месте, у меня все равно случаются кризисы, выйти из которых мне часто помогают книги.

Речь идет не о нон-фикшене с советами для эмигрантов, а о русской художественной литературе (или поэзии) — классической и современной. Она позволяет мне, с одной стороны, утолить ностальгию, а с другой — понять, что причина моих переживаний кроется отнюдь не в невозможности прямо сейчас взять и сходить в любимое московское кафе или побывать в городе, где прошла значительная часть моего детства.

Невыносимая, иссушающая тоска по прошлому — чувство куда более сложное, оно имеет массу оттенков, и меня очень поддерживает знание, что многие люди — умные, талантливые, те, кем я восхищаюсь, — также ему подвержены. В качестве примеров можно было бы привести книги Тургенева, Газданова, Набокова. Но мои детство, отрочество и юность, периоды, когда формируются самые яркие, самые пронзительные впечатления и воспоминания, пришлись на 1990-е. Поэтому меня парадоксальным образом успокаивает и умиротворяет в первую очередь поэзия Бориса Рыжего. Она, конечно, довольно мрачная, но и я сама, надо честно признать, вряд ли могу назвать себя оптимисткой.

Ночь, скамеечка и вино,

дребезжащий фонарь-кретин.

Расставаться хотели, но

так и шли вдоль сырых витрин.

И сентябрьских ценитель драм,

соглядатай чужих измен

сквозь стекло улыбался нам

нежно — английский манекен.

Вот и все, это добрый знак

или злой — все одно, дружок.

Кто еще улыбнется так

двум преступно влюбленным — Бог

или дьявол? — осенним двум,

под дождем, в городке пустом.

Ты запомни его костюм —

я хочу умереть в таком.

Борис Рыжий (1995)

Александра Митрошина, блогер, социальная активистка

Библиотерапия: как мне помогает литература. 7 непридуманных историй

Сейчас я прохожу через сложный период моей жизни. Расставание с парнем, переезд, знакомство с собой — и при этом быстрый рост бизнеса и блога, путешествия, публичные выступления. С одной стороны, жизнь меняется — и меняется к лучшему. Я исполнила некоторые свои мечты. С другой — порой я не понимаю, куда стоит направляться и чему важно уделять внимание. Также за последние полгода моя команда выросла в несколько раз, и теперь у меня работает больше 20 человек. В каждом проекте появился управляющий. Это совсем иной этап развития бизнеса, нежели когда ты своими руками делаешь кучу дел или напрямую контролируешь исполнителей. Начинаешь задумываться о векторе развития, планах, учете, как взаимодействовать с командой, ведь на тебе лежит важная роль, и тебе надо вести за собой людей и вдохновлять их.

Ответы на свои вопросы я нахожу в биографиях известных людей. За последние пару месяцев я прочитала три: Генри Форд «Моя жизнь, мои достижения», Арнольд Шварценеггер «Моя невероятно правдивая история», Уолтер Айзексон «Стив Джобс».

Это помогло мне увидеть для себя точки роста. Понять, что необязательно совершать все ошибки самой. Можно многому научиться, узнавая историю чужого пути.

Написанная 100 лет назад «Моя жизнь, мои достижения» Генри Форда оказалась ценной для меня и сейчас. Мне откликаются принципы Форда: не экономить на зарплатах, не вести бизнес только ради денег, сосредоточиться в первую очередь на качестве товара, предпочитать производить как можно более дешевую продукцию. Что неудачи — это здорово. Что конкуренция — это большое благо. Я нашла подтверждение некоторым своим принципам, которые не находили отклика в моем окружении. Увидела свои слабые стороны и начала над ними работать.

История Арнольда Шварценеггера окончательно убедила меня в том, что никакой успех не приходит «просто так», за ним всегда стоит большая работа. Биография Стива Джобса подтвердила, что работа команды в первую очередь зависит от руководителя — он всех объединяет, ведет за собой и контролирует вектор развития. Я также поняла, что большой успех — это всегда большой риск. Если ты пойдешь против толпы, у тебя может получиться айфон, а может быть полный провал. Наряду с суперуспешными продуктами, которые перевернули рынок, Стив Джобс выпустил энное количество неуспешных. Он основал Pixar и сделал его мировым лидером в анимации — но также он создал компьютерный бренд Next, который загнулся.

Кто боится будущего и возможных неудач, тот своими руками сужает круг своей деятельности. Неудачи — это лишь повод начать все сначала и действовать более разумно. Неудача не позорна — позорен страх перед неудачей.

Генри Форд, «Моя жизнь, мои достижения»